Противоирония так же работает с иронией, как ирония - с серьезностью, придавая ей иной смысл. Если ирония выворачивает смысл прямого, серьезного слова, то противоирония выворачивает смысл самой иронии, восстанавливая серьезность - но уже без прежней прямоты и однозначности.
Такие высокие, книжные слова, как "младенец", "ангелы", "скорбь" или "вздох", были восприняты Венедиктом Ерофеевым и его героем Веней в контексте сквернословия и приблатненности, характерной для его речевой среды. В том, что Веня любит произносить эти слова в чуждой им обстановке позднесоветского декаданса, распахнутых телесных и культурных низов, невольно звучит ирония - но Веня употребляет их не для иронии. Ирония в этих чистых словах подразумевается ровно настолько, что воспринять их только как иронию было бы пошлостью.
Пример противоиронии
- диалог между Веней и Господом:
"Я вынул из чемоданчика
всё , что имею, и всё ощупал: от бутерброда до розового крепкого
за рупь тридцать семь. Ощупал - и вдруг затомился. Ещё раз ощупал
- и поблек... Господь, вот ты видишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно?
Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по
чему тоскует душа! А если б они мне дали того, разве нуждался бы я в этом?
Смотри, Господи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь...
И, весь в синих молниях,
Господь мне ответил:
- А для чего нужны стигматы
святой Терезе? Они ведь ей тоже не нужны. Но они ей желанны.
- Вот-вот! - отвечал я в
восторге. - Вот и мне, и мне тоже - желанно мне это, но ничуть не нужно!"
Здесь ирония вроде бы подразумевается, но она есть только тень противоиронии, ее выразительный оттенок. Розовое крепкое и стигматы святой Терезы настолько неравноценны, что нельзя их сравнивать без насмешки. Но если вдуматься, над чем же это насмешка, о чем ирония? Над розовым крепким - было бы глупо. Над святой Терезой - еще глупее. Первоначальный серьезный подтекст мог читаться так: о, святая Тереза! фу, ничтожный Веничка! Ирония перемещает акценты: у каждого есть свое розовое крепкое, у одного - розовое крепкое, у другого - стигматы. Противоирония еще раз смещает акценты: у каждого есть свои стигматы, у одного - стигматы, у другого - розовое крепкое.
Нельзя сказать, что в результате противоиронии восстанавливается та же серьезность, которая предшествовала иронии. Наоборот, противоирония отказывается сразу и от плоского серьеза, и от пошлой иронии, давая новую точку зрения - "от Бога". Что человеку не нужно, то ему и желанно; в промежутке между нужным и желанным помещается и святость, и пьянство; величайший человек не больше этого промежутка, и ничтожнейший - не меньше его. Противоирония оставляет для иронии ровно столько места, чтобы обозначить ее неуместность.
См. Амби-, Контраформатив,
Концептуализм
[1] "Противоирония - это она самая, бывшая российская ирония, перекошенная
на всероссийский, так сказать, абсурд... Перекосившись, она начисто лишается
гражданского пафоса и правоверного обличительства". Вл. Муравьев. Предисловие,
в кн. Вен. Ерофеев. Москва - Петушки. М. Интербук, 1990, с. 8.
---------------------------------------------------------
М. Эпштейн. Постмодерн в России: литература и теория. Москва, ЛИА Р. Элинина, 2000, 263-65, 277.
Михаил Эпштейн